– Принеси!

– Подай!

– Побыстрее!

В огромном зале заняты всего два стола.

– Калека!

– Почему один официант на весь ресторан?!

Кричат – они. Мы молчим.

– Какой странный город! И этот запах! И вокруг какой-то кошмар. Деньги дерут, так отремонтировали бы хоть что-нибудь! Ну хоть ремонтик бы какой сделали! Кругом одни развалюхи…

Ремонтик! Мы не сговариваясь встаём, оставляем деньги и уходим. А вслед нам несутся прочие перлы и мечется под сводами палаццо невыносимый и бесконечно длящийся и длящийся звон чайной ложки о хороший фарфор.

Элита гуляет…

День из жизни

29 января. 12:20

Жизнь сама по себе – ни благо, ни зло: она вместилище и блага и зла, смотря по тому, во что вы сами превратили её. И если вы прожили один-единственный день, вы видели уже всё. Каждый день таков же, как все прочие дни. Нет ни другого света, ни другой тьмы.

Монтень. Опыты

Всё началось с картинки. Она попалась мне на глаза в Интернете утром. И измучила. Вот где я это видела? Ну точно видела. Буквально вчера! Но где? Как навязчивая мелодия кружила меня эта мысль.

Вообще-то образование искусствоведа или историка искусства и состоит в том, чтобы неплохо ориентироваться в визуальном материале. Весь период обучения (в течение пяти лет) идёт непрерывная муштра – демонстрация слайдов. Бывает, штук по тридцать, а то и пятьдесят за один академический час выдают. И так каждый день. Иногда по пять часов. И почти каждое изображение необходимо запомнить. Так, чтобы сюжет, а точнее композицию, кратко пересказать. Кроме того, обязательно надо запомнить и автора шедевра, и год, и название. Для экзаменационной пятёрки неплохо бы дополнить свой ответ местом нахождения произведения и историей его создания, сославшись при этом на источники. И надо сказать, что хороший лектор тем и отличается от плохого, что, комментируя картинку, он дарит тебе только принципиально важные сведения и, главное, снабжает настолько точными характеристиками, что не запомнить тот или иной шедевр из истории искусства уже просто невозможно. О, у меня были превосходные учителя!

И вот вдруг оказывается – не могу вспомнить, где ангела видела! Вот в какой такой галерее мира? В каком из храмов планеты? На каком занятии? Единственное мне спасение – у каждого художника свой почерк. Почти неуловимый, тонкий – как аромат – характер рисунка и отношение к тону. А художники Возрождения, как никакие другие художники, влекомые поисками духовного идеала, сумели каждый по-своему воспеть славу Господу, запечатлеть любовь и красоту этого мира. Несомненно, передо мной выражение Веры. Наверняка один из переходов Возрождения – его перелив. Но быть может, и поздняя талантливая имитация – настолько романтично это видение и сладостно. И понятно, что это деталь, крошечная частица композиции, ну вот что разглядишь на экране? И ведь для современника Искусства – всякое изображение в первую очередь сакрально. Афина, Минерва, Исида – это ведь не статуи. Изображение Мадонны – не картина. Это музеи, которые возникли век назад, навязали нам принципиально новый подход к искусству: собирая в коллекции вещи, он лишают их собственных имманентных функций. И за примером ходить далеко не надо: всякий стул, на котором нельзя сидеть, – это уже не стул.

Андре Мальро – писатель и знаменитый культуролог, по совместительству министр культуры Франции – в своей работе «Голоса безмолвия» ещё в 1951 году описывает эту новую страницу истории искусства, как историю вещей, которые можно фотографировать. И если музей изымает произведение из его естественного контекста, упраздняет его функции, то фотография уже окончательно переносит мозаики, скульптуры, миниатюры, гобелены, фрески, вазопись, витраж… в поле «иллюстрации». И для нас это более не произведение, так – занятная картинка, то есть памятник, потерявший всякий смысл своего существования. Ведь «иллюстрация» не равна шедевру!

Я долго рассматривала этот цифровой профиль. Несомненно, деталь композиции. И несомненно, передо мной архангел Гавриил. К груди он прижимает длинный, гибкий стебель с характерными листками – это лилия, которую он вскоре протянет Деве Марии. Благая Весть. Благовещенье – один из любимейших моих сюжетов в истории искусства. Он пересказывался на протяжении веков снова и снова. Первым праздником – корнем праздников! – называл его Иоанн Златоуст. Я собираю этот сюжет в специальную папочку на своем десктопе. И ведь я знаю вот этот профиль. Он мне совершенно точно знаком! Но я никак не могу восстановить его окружение! Рядом с его ликом будто всё меркнет. И почему он в темноте? Разве архангелы в темноте бывают? И ведь и в папочке на компьютере – нет… И среди картинок для экзамена тоже. А ведь он где-то совсем-совсем рядом. Руку протяни! На всякий случай я залезла в свой личный «музей без стен» – перерыла все фотографии в телефоне, сделанные в нескольких десятках музеев за последние несколько лет. Ничего… Спрашиваю у мужа. Не знаю, отвечает. «Экое изящество. Роспись по фарфору?» – «Загадка!»

В своих размышлениях я давно уже оторвалась от компьютера – блуждала по узким улочкам, до реки догуляла, а теперь возвращалась домой привычным маршрутом. Обычно храм, что в просторечии зовётся тут храмом Минервы, открыт и когда я выворачиваю из проулка за площадью Пантеона, и пусть я уже из магазина, да пусть с авоськами и хлебом под мышкой – всё равно! Я иду сквозь него. Я люблю эту площадь, на которой остановилось время. Люблю за то, что она почти всегда пуста, и особенно за то, что она не изменилась за столетия. Я видела множество её изображений. Что занятно – на них меняются по приказанью моды лишь силуэты нарядов стаффажа. Но всё так же здесь не увидишь машины, зато услышишь стук повозки, запряжённой лошадью, уличного музыканта, и к тебе непременно пристанет бродяжка, а среди разношёрстной толпы, текущей по улице, ты легко признаешь и юного гордого семинариста и натолкнёшься на стайку монашек или внушительную фигуру падре.

Этот католический храм Санта-Мария-сопра-Минерва (буквально «Святая Мария над Минервой») – один из немногих готических храмов в Риме. Готические храмы – «зерцала мира». Их иконографическая программа соединяла небесную и земную сферы внутри многосложного повествования. Оттого они и располагают к неспешной задумчивой прогулке в сладком полумраке. Многие из них изначально продуманы как рифмы – напоминают о необходимости чередования постулатов внутри научного диспута. Эти зашифрованные и зачастую доступные лишь редкому специалисту знания прячутся в сечениях столбов. Розы – хранят отсылки к градациям наук и напоминают о всяческих иерархиях. Рельефы – запечатлевают ключевые эпизоды человеческой и Божественной истории. Формы узоров – сакральные, дохристианские знания. А масштаб этих построек указывает на умение всяким знанием воспользоваться. Папский же Рим всегда был нацелен на чувственное выражение величия. Оттого всякий храм, даже маленький, будет позже одержим барокко. В старых путеводителях так и пишут: «фасад был испорчен барокко», «интерьер был испорчен барокко». А ещё в путеводителях пишут, что храм Минервы – единственный готический в Риме, но это не совсем так. Впрочем, правда в том, что он действительно единственный, сохранивший – несмотря на многие поновления последующих эпох – свой готический дух. Принадлежит он суровому доминиканскому ордену – «Псам Господним» (так называли себя они и нередко так изображались). Орден этот «славен» в Испании своей инквизицией, которая, впрочем, в Италии особо не лютовала. Пусть эти стены и помнят её суды, но даже самым известным, среди прочих, отступникам было суждено выйти отсюда живыми. В Санта-Мария-сопра-Минерва судили Коперника и Калиостро.

В алтаре храма погребена Святая Екатерина Сиенская. Дева из семьи красильщика, изменившая ход истории в Средневековье. Её считают небесной покровительницей Италии и Европы, Доктором Церкви. Ох, об этом храме можно написать очень толстую книгу. Но я просто пересказываю ход одной мысли, благодаря которой один из моих дней сложился именно так, а не иначе.

Конечно, когда я впервые попала в этот лес строгих каменных деревьев под лазоревым небом, я была поражена. Невозможно было предположить такое роскошество,